Евразийский
Аналитический
Клуб

Отзыв на доклад ЕАК о терроризме в России, опубликованный Яной Амелиной.

В начале октября Евразийский аналитический клуб выпустил аналитический доклад политолога Никиты Мендковича «Терроризм и «террористическая эмиграция» в России», пока не получивший, к сожалению, той известности, которой заслуживает эта объективная и взвешенная работа, исчерпывающе отвечающая на вопросы, возникающие в связи с поднимаемой проблематикой. 

Как отмечается в анонсе публикации, доклад рассматривает проблему борьбы с терроризмом и «террористической эмиграцией» (отъездом радикалов от ислама на Ближний Восток и в Афганистан) в России, а также причины и условия радикализации. «Автор анализирует выборку биографий радикалов, прослеживает общие жизненные обстоятельства, а также с помощью макроэкономической статистики дает картину жизни в регионах их исхода. Рассматривается история борьбы с терроризмом в России и текущее положение вещей, — констатируется в аннотации. — В докладе анализируется ряд классических представлений о природе терроризма: влияние бедности на радикализм, роль избыточной активности российских силовиков, деятельность салафитских общин. В конце работы дается социально-криминологический портрет терэмигранта и рекомендации по профилактике этого явления».

Пожалуй, основная ценность работы Никиты Мендковича заключается в том, что он жестко и убедительно опровергает все основные либеральные и обывательские стереотипы относительно формирования и функционирования радикально-исламистских структур на территории России.

«Процесс вербовки терэмигрантов крайне мифологизирован в общественном сознании, — констатирует, в частности, автор. — Предполагается наличие неких сложных психологических техник, использование гипноза и специальных наркотических препаратов. Однако в реальности речь в большинстве случаев идет об устной или эпистолярной агитации, напоминающей продажу товара или услуги коммивояжером. …Реальная причина роста масштабов террористической эмиграции связана с конкретной военно-политической обстановкой в Сирии и Ираке».

Разбирая причины, толкающие радикальных исламистов к присоединению к ближневосточным и азиатским террористическим структурам, Никита Мендкович весьма критически оценивает такие популярные объяснения, как «экономическая природа» терроризма. «Многие воспринимают гипотезу об экономической природе терроризма едва ли не как аксиому, хотя она пока убедительно не подтверждена», — отмечает автор (добавим, и не может быть подтверждена, поскольку не соответствует действительности, во всяком случае, в российских реалиях, о чем свидетельствует и его собственный анализ биографий российских последователей «ИГ» и прочих запрещенных террористических образований).

Критичен он и к концепции идеологической природы терэмиграции и исламского радикализма в России в целом, согласно которой причина радикализации лежит в идеологическом вакууме среди современной секулярной молодежи в России и на Западе, который пытаются заполнять экстремистские идеологи (ее придерживается и автор данного обзора). Никита Мендкович ссылается на противоречие этого посыла концепции пирамиды потребностей Маслоу. Однако в том-то и дело, что, если говорить о нашей стране, все базовые потребности, лежащие в основе этой самой пирамиды, успешно (порой даже чрезмерно) удовлетворяются. Вакуум возникает лишь на высших ее этажах.

Оценивая общий уровень терроризма в России, Никита Мендкович совершенно справедливо констатирует, что, в отличие от бездоказательных заявлений отдельных «экспертов» и «правозащитников», в последние годы он неизменно понижается, о чем свидетельствует статистика. Особенности этой статистики, заставляющие поверхностных исследователей делать неверные выводы, подробно разобраны в докладе.

Масса реальных терактов составляет менее 1,3% от общей массы преступлений террористической направленности, колеблется год от года и не имеет очевидной тенденции к росту, тогда как раскрываемость сильно изменяется из-за индивидуальных особенностей каждого конкретного акта, разъясняет автор. Основной причиной роста числа нераскрытых преступлений данной группы является именно «террористическая эмиграция», так как дело считается раскрытым лишь в случае его прекращения или передачи в суд, что невозможно, пока преступник находится вне досягаемости российского правосудия. «Общая динамика терактов и покушений на таковые остается стабильной, причем большая часть из них предотвращается еще на стадии подготовки», — подчеркивает Мендкович.

Статистика боестолкновений на Северном Кавказе также показывает, что в последние годы террористическая угроза стабильно снижается, причем силовиков и мирных жителей гибнет все меньше. «Фактически речь идет о переходе инициативы в руки силовых структур, в каком-то смысле отхода от борьбы с терактами — к ликвидации террористов, — комментирует автор доклада. — …Если говорить о социальной оценке представленных цифр, то можно заключить, что к 2016 году показатель террористической активности упал в регионе до уровня, который в среднем уже перестал оказывать влияние на бытовую безопасность законопослушных жителей».

«В целом, можно сделать вывод, что уровень реальной террористической угрозы в России снижался в течение последних 2-3 лет, — описывает он ситуацию в целом. — Рост числа зарегистрированных преступлений террористического характера отражал усилия правоохранительных органов по борьбе с терроризмом и экстремизмом, активную оперативную работу по раскрытию бандподполья».

Несмотря на то, что около 60% радикалов от ислама выезжают в горячие точки с Северного Кавказа, это явление нельзя назвать индикатором политических проблем или протестной активности в регионе, отмечает Никита Мендкович: «для республик Северного Кавказа с преимущественно исламским населением, наоборот, характерен один из самых высоких в России уровней поддержки действующей власти и политической системы». «Частично это можно объяснить большими дотационными программами в регионе, частично — уверенностью местных избирателей, что государство способно предотвратить вспышки новых военных конфликтов по образцу 1990-х гг., — говорит автор доклада. — Социологические исследования прошлых лет показывают, что для жителей СКФО характерно даже более нетерпимое отношение к терроризму и террористам, чем в других федеральных округах».

Весьма интересны выводы автора относительно «экономических причин» радикализации молодежи Северного Кавказа. «Можно заключить, что уровень терроризма зависит от уровня безработицы в паре с воспроизводством населения, но не с уровнем доходов, — считает он. — То есть в террор людей толкает не бедность, а отсутствие занятости». Слабый уровень развития инфраструктуры досуга также создает почву для радикализма. Никита Мендкович упоминает о возможностях трудоустройства в сельском хозяйстве и значительном количестве неучтенных доходов, получаемых заметным процентом населения региона. При этом социальное самочувствие молодежи наиболее сложных в плане радикализма республик – Чечни и Дагестана – в 2011-2015 гг. существенно улучшилось. «Таким образом, явление терэмиграции не отражает какого-либо ухудшения реальной социальной обстановки», — убежден автор доклада.

То же можно сказать и о коррупции, на которую принято сваливать все проблемы региона. В очередной раз ссылаясь на статистику, Мендкович отмечает, что «риски радикализации населения из-за случаев бытовой коррупции в Дагестане выше, чем в среднем по России, но гораздо ниже, чем в Липецкой и Калининградской областях. Указанный факт заставляет сомневаться, что случаи коррупции являются реальным катализатором распространения радикальных настроений».

Что касается полицейских мер, таких, как, например, дагестанская практика профилактического учета салафитов, имеющих связи с бандподпольем (что часто приводится либералами в качестве «реальной» причины радикализации), то «фактически этот взгляд ничем не подтвержден», «проблемы «профучета» частично преувеличены прессой», и «на учет в подавляющем большинстве случаев попадают лица, реально имеющие тесные связи с террористами и подлежащие особому вниманию со стороны властей».

«В случае установки на борьбу против действующей власти идея присоединиться к террористам, мягко говоря, — неочевидный выбор, — продолжает автор. — …Несмотря на наличие в регионе институтов, в которых могло бы канализироваться недовольство властями, нет ни одного примера попыток терэмигрантов участвовать в легальной политической жизни до отъезда. Логично предположить, что, если избыточный полицейский прессинг кого-то толкает к терэмиграции, то уезжающие изначально были расположены к экстремистским и террористическим идеям. Более того, внимание властей может мешать не обычной жизни, а как раз террористическим планам».

Точно так же несостоятельны и попытки некоторых западных, да и российских, авторов объяснять радикализацию кавказских салафитов конфликтами с религиозным большинством и правоохранительными органами. «Первые публичные выступления лидеров салафитов, призывающие к вооруженному насилию, относятся к 1995 году, когда какая-либо конфронтация религиозного большинства с ними отсутствовала», — напоминает Никита Мендкович (и эта датировка выглядит слишком поздней).

Отдельные главы доклада посвящены «террористической эмиграции» из Поволжья и среды трудовых мигрантов из стран Центральной Азии, а также связи радикального исламизма с неофашистским и нацистским идейным полем.

Основными мотивами выезда на Ближний Восток и другие театры исламистских военных действий Никита Мендкович называет проблемы самореализации и социальной мобильности, реакцию на жизненный стресс и сверхценные идеи. «Необходимо подчеркнуть, что обсуждение мотивов и причин терэмиграции не дают оснований для оправдания ее участников, — расставляет он точки над i. — Подавляющее большинство из них не находились в безвыходной жизненной ситуации. Терэмиграцию никогда не сопровождал шантаж или угрозы. Радикалы были достаточно психологически зрелыми для принятия самостоятельных жизненных решений. В каких-то обстоятельствах и деталях они могли быть обманутыми, но все они четко представляли, куда и зачем едут».

Итоговые выводы также получились достаточно жесткие. «Практика показывает, что основной реакцией на терэмиграцию должны быть полицейские меры – ликвидация экстремистских групп, каналов вербовки и финансирования экстремистов, мониторинг случаев отъезда боевиков, чтобы исключить скрытное возвращение на родину, — заключает Никита Мендкович. — С точки зрения социальной профилактики существующие меры антиэкстремистской пропаганды представляются малоэффективными. Они ориентированы на донесение общественной или богословской оценки терроризма до потенциальной аудитории вербовщиков. Однако наши изыскания показывают, что во многих случаях противопоставление себя социуму — для терэмигранта вопрос решенный, и работа вербовщика его лишь подкрепляет и обрамляет идеологией».

По его мнению, эффективным средством профилактики может служить создание новых рабочих мест в сочетании с развитием социальной инфраструктуры, культурного проведения досуга, включающего спорт, различные хобби, социальные клубы: «Необходимо создать ситуацию, когда в течение наиболее активного возраста 20-35 лет потенциальные жертвы вербовки заняты субъективно важной и интересной для них деятельностью в рамках работы или хобби».

Необходима выработка общей позиции общества и традиционной мусульманской уммы по взаимодействию с салафитскими общинами на юге России, включая пути отделения радикалов от умеренных и интеграции последних в общественно-религиозную жизнь, считает автор доклада. «Однако основным средством борьбы с терэмиграцией является ликвидация террористических центров за рубежом и анклавов, контролируемых террористами в горячих точках», — завершает он свою работу, и с этим выводом можно лишь полностью и окончательно согласиться.

Яна Амелина – секретарь-координатор Кавказского геополитического клуба